Наша нынешняя собеседница - ветеран труда из Фурманова, яркая талантливая женщина, один из авторов сборника о Великой Отечественной "Четыре года одного века" Вера КУКЛЕВА.
Она относится к той категории россиян, о которой современная Россия стыдливо предпочитает молчать: дети войны. Их для государства нет. У них нет льгот, нет статуса. Но они есть, эти люди. Они ещё живы.
И праздник, который для молодых считается неким фетишем, поводом погордиться за страну, для них является настоящим выстраданным Праздником. Великим Днем. Неизбывным - живым до сих пор - НАСТОЯЩИМ.
Вот по поводу этого "настоящего" корреспондент портала КСТАТИ.NEWS и решила поговорить с ребенком войны.

- Где Вы родились? Каким помните начало войны?

- Я родилась в деревне Погорелка под Палехом. На начало войны мне было три года. Старшей сестре было шесть лет, папе – 26, маме – 28. Я не помню, как объявили войну, но хорошо помню, как отправляли наших деревенских мужчин на фронт. Почему-то их мобилизовали всех сразу.
Помню, было утро. Мы сидели за столом и пили чай. Я не понимала, что это прощальный чай, что папу забирают на войну. Собралась вся наша родня. Все молчали, а мама часто вставала и уходила в горницу, приходила оттуда заплаканной. Папа сидел напряженный и какой-то чужой. Он не смотрел на нас с сестрой, ни разу не погладил по головам, что было для меня удивительно. Наш папа, Алексей Павлович Малков, был очень добрый человек, очень любил нашу маму, свою Катеньку, баловал нас с сестрой.
Вдруг в окно постучали: «Леша, собирайся! Выходи к прогону». Папа встал и сказал маме: «Катя, не ходи, мне будет легче». Мама побледнела, взяла меня на руки. Сестра заплакала, сказала: «Я тоже с вами».

- Что было дальше?

- Проводы были такими страшными, что до сих пор мне снятся. Запряженные подводы, ржущие кони, воющие бабы, молодые и старые... В середине деревни у нас был колодец с ключевой водой – чистой, холодной, вкусной. Кто-то из мужчин крикнул: «Давайте на прощанье попьем родниковой водички, лучше помнить будем нашу деревенскую землю». Зачерпнули бадью из колодца, и все стали пить. Как будто причащались. Вдруг раздалась команда: «Внимание! Мобилизованные, по подводам!». Заиграли гармони, кто-то надрывно запел, бабы закричали в крик, запричитали, повиснув на шеях мужей. Подводы с нашими отцами скрылись за «новиновскими полосками», и только клубы пыли долго стояли в воздухе.

- Отец ушел на фронт не один из родни?

- Вместе с папой на фронт ушли три его брата – Иван, Василий и Александр, а также его сестра Мария. Письма от них не приходили вплоть до 1943 года. В военкомате в Шуе говорили: «Не волнуйтесь. Идет отступление, неразбериха, армия движется. Подождите, будут вести. Ждем наступления наших войск».

- Зато, наверное, похоронки приходили регулярно…

- Да. Самой первой пришла похоронка на Михаила Киселёва. Это было в 42-м, мне было уже пять лет, и я помню, как вся деревня собралась у его дома, а жена его, Марья, сидела на крыльце с безумным лицом и шептала синими губами: «Миша, что я делать-то буду, как растить семерых без тебя…» Красавицей была: васильковые глаза, румянец во всю щеку и косы в руку толщиной. А на крыльце сидела старуха с поседевшими враз космами.
Вслед за этой похоронкой стали приходить другие. С одинаковым текстом: «Погиб смертью храбрых». Убили отцов моих друзей – Али, Сони, Кольки...

- Взрослеть пришлось раньше. Вы ведь, дети, еще и работали?

- Да, наши отцы гибли на фронтах, а мы, дети, полуразутые и голодные, помогали матерям работать за трудодни. За них ничего не давали – ни хлеба, ни денег. Жили своим огородом. Наша мама работала на конюшне конюхом, а в помощники ей дали престарелого деда Семёна.
В нашей конюшне были замечательные владимирские тяжеловозы. Сначала лошадей было много, потом самых крепких забрали на фронт, часть реквизировали на Майдаковский завод для перевозки снарядов в Шую. Фураж лошадиный отправляли на фронт, и лошади вскоре стали хиреть от плохой кормежки. Начали они падать от тяжелой работы прямо на поле. Пришлось нашим бабам запрягать в ярмо быков и обучать их лошадиной работе.

- Что вам, детям, приходилось делать, помогая матерям?

- Помню, в один из годов войны была очень дождливая осень. Лило и день, и ночь, как будто небеса хотели смыть с земли кровь погибших и горькие слезы наших матерей и бабушек. Под дождями жито спелое гнулось к земле, но приказ был не оставлять в поле ни колоска. Всем выдали серпы – каждой семье нужно было сжать рожь не менее чем с гектара. Никаких поблажек не было и нам, детям, и сколько заноз, порезов серпом, ожогов получали наши неумелые еще руки!

- Рожь сжали – что делали потом?

- Убрав жито, тут же получали разнарядку на копку картофеля. Картофельные поля были в воде. Мы увязали ногами в этой жиже, а обуты были в матерчатые чуни с галошами. Вытащишь, бывало, красную от холода ногу из боровка, а обувка – в земле.
С такой тяжелой недетской работы, да еще полуголодные, мы, дети, часто болели. Больница от нас далеко – в Майдакове, восемь верст. И лечили нас бабушки в жарко натопленных банях, благо бани были почти в каждом дворе.

- У вас ведь еще в Палехском районе выращивали лен, тогда были большие площади подо льном…

- Да, после уборки картошки начинался обмолот льна. Когда отцветает лен и созревают его коробочки, лен теребят, то есть вытаскивают растения из земли вместе с корнем, вяжут их в снопики и ставят на поле в ряды. Досталось же нашим детским ручонкам от этого голубого красавца! Руки были в цыпках, занозах, ссадинах. Высушенные льняные снопы свозили на молотильный ток. Там снопы обколачивали вальками (валек – деревянная толстая доска с ручкой, весом до 3-4 кг). Матери и старшие сестры и братья в это время молотили рожь. Мальчишки – подростки 14-15 лет – работали на лошадях и быках, подвозили снопы к молотильным токам и увозили с токов 50-килограммовые мешки с зерном в склады и амбары.

- Детей как-то поощряли за труд?

- У нас это было редко. Помню, как нескольких девочек наградили белыми чулками. А еще помню, как на ток приехал пасечник с представителем из района. Нам налили свежего янтарного меда по стакану. Это был 1944 год.

- Чем вы, малышня, утоляли голод?

- Грызли на лугах щавель, матрешки, собирали на картофельных полях «тошнотики» – старые гнилые клубни. Матери пекли нам из них лепешки. Летом собирали грибы, ягоды. Вот и 9 мая 1945 года мы были на лугу. Вдруг из лесочка выскакивает всадник, машет нам какой-то красной тряпкой и кричит-орет благим матом: «Дети, победа, победа!» Он так кричал, плакал, так его слова разносились по ветру, что нам, голодным, слышалось: «Дети, обедать, обедать!». Побежали в деревню. Там уже было столпотворение: бабы, девчонки, пацаны обнимались, целовались, а кто-то от радости бил в пожарный набат.

- Как Вы относитесь к тому, что в России каким-то странным загадочным образом не чтут детей войны, считая, что они не заслуживают федеральных льгот и дополнительной помощи государства?

- А как я могу относиться? Как могу назвать государство, которое плохо относится к своим старикам, настрадавшимся детьми в военное лихолетье? Нас уже осталось мало, мы вымираем, хронически больны от полученных в детские годы стрессов и лишений. Хотелось бы на старости хоть немного поблажек от родной страны, которой честно отдали свое детство, юность, взрослые годы и все свои силы и таланты. Но, видимо, не судьба.

- Хорошо хоть, фронтовиков чтут. Им грех жаловаться на маленькие пенсии и отсутствие льгот.

- Да, военные, которые под пулями сражались за нашу страну и народ, государство не обидело. Было бы совсем уж позорно забыть и их. Но нас, детей войны, которые перенесли все ужасы и страдания, забыли, считаю, незаслуженно. Это стыд для государства, которое считает себя социальным.

- Кинешемцы, я знаю, выступили 1 мая на митинге в защиту детей войны и направили требование принять федеральный закон «О детях войны» в правительство РФ и Госдуму. «Единая Россия», к сожалению, отклонила этот законопроект, сказав, что в бюджете на это нет денег.

- «Единой России» я бы посоветовала выполнять свои предвыборные обещания и начать уже возрождать предприятия и нашу промышленность. А пока мы слышим одни слова. Красивые пустые слова. Вот мы с мужем 18-летними приехали по распределению после Шуйского индустриального техникума в Фурманов. Приехали с одним чемоданчиком на двоих. На 2-й фурмановской прядильно-ткацкой фабрике, куда нас направили, в 1957 году работало 9000 человек. Цеха кишели народом. А что сейчас? Фабрика распродается, она стоит брошенной сиротой, сердце щемит от этого запустения. Особенно тяжело это видеть нам, ветеранам, отдавшим родному предприятию больше полувека. Муж,  он умер год назад, сильно переживал по поводу этой разрухи.

- Снится, наверное, работающая фабрика?

- Снится. Очень часто. И не потому, что мы были молоды и счастливы. А просто жизнь тогда была другая. Все жили дружно, помогали друг другу, даже если были бедны. Была уверенность в завтрашнем дне, была гордость за страну. Сейчас этого нет.

- А вот то непотребное, на мой взгляд и на взгляд многих людей «победобесие», которое сейчас происходит, - как Вы к этому относитесь?

- Показуха. 30-40-летние молодые, которые поздравляют стариков-ветеранов на торжественных мероприятиях, говорят без чувств, как рубят капусту. Да и кого приглашают на эти мероприятия? Тружеников тыла. Тех, кто имеет статус. А нас, детей войны, ни разу не вспомнили. Даже открыточку не прислали. Не говоря уже о материальной поддержке.

- Как праздновали этот памятный для Вас День?

- Смотрела по телевизору Парад Победы. Радовалась за молодых военных, у которых все хорошо, за молодых мальчишек, которые осознанно выбрали служение армии. И - вспоминала тех парней, которые такими же молодыми гибли на фронтах в 40-х, защищая нашу Родину. Плакала, молилась о своем отце, прошедшем всю войну. Быть может, если бы не война, он и сейчас еще был бы жив.


                                                                                         Беседовала Мария СЕРЕДСКАЯ.